Йошь, спасибо)))) Недоношенная Зульфия))))

Рассказ из серии "научная фантастики". Найдете ченить научное, скажите мне!

Европиан Петер
Девочка, которая была тетенькой
1
В одном городе жила девочка.
Однажды была зима, на улице падал снег и девочка сидела перед окном и смотрела в него. А незадолго до того в город приехал один колдун, который был злой, потому что ему не нашлось места в гостинице, и от злости наколдовал очень опасных конфет. И вот на столе лежали эти конфеты, шоколадные и с лимонной начинкой (кто-то подарил их девочкиной маме), а снег, который падал на улице, почему-то тоже был не белый, а желтоватый, совсем как начинка в конфетах. Девочке очень хотелось попробовать, каков он на вкус, но она обещала маме не кушать снег и не облизывать сосульки, потому что от этого можно заболеть. И вот она смотрела в окошко и думала, что непременно попробовала бы этот желтый снег, если бы не мамин запрет. Чтобы немного утешиться девочка съела конфету.
После этого прошло какое-то время и девочкиной маме подарили еще одну коробку конфет, еще больше и еще заколдованней. Начинка у них была нежно-розовая и со вкусом клубники. Девочка снова сидела перед окном и вдруг увидела, что на улице падает розовый снег. Ей опять захотелось попробовать, такой ли он на вкус, как эти конфеты, но она сдержалась и не попробовала, а только съела конфету.
И вот снова прошло время и мама принесла домой совсем большую коробку конфет, самую большую из всех, которые девочка когда-либо видела, и самую заколдованную. Начинка в этих конфетах была темно-коричневой, потому что шоколадной, и такой вкусной, что, когда на улице пошел коричневый снег, девочка не утерпела, открыла окошко и высунула ладошку. На нее тот час же села маленькая коричневая снежинка, и девочка, рассудив, что от такой маленькой снежинки она не заболеет, слизнула ее.
Она так и не поняла, какой у снежинки был вкус, а пробовать снова было уже поздно, так как снег за окном пошел самый обычный. Поэтому девочка просто утешила себя еще одной шоколадной конфетой.
В этот день она легла спать как обычно, а когда проснулась, то увидела, что на улице всюду ходят коричневые люди. На вид они были совсем как начинка у последних конфет. И, глядя на это, девочка сказала себе: «На земле ведь живет очень много людей. Не случится ничего страшного, если я скушаю парочку». И она оделась, пошла на улицу и скушала несколько людей. Она понимала, что не очень хорошо поступает, и кушала только взрослых (потому, что они уже выросли), да к тому же старалась выбирать тех, что были поменьше — самых худеньких и низкорослых.
Люди оказались сделанными из самого настоящего шоколада. Поэтому девочка увлеклась и не заметила, как съела очень много людей. От этого она быстро выросла и превратилась в настоящую тетеньку.
Однажды кто-то увидел, что по городу ходит какая-то тетенька и съедает людей, и позвонил в милицию. Но, когда приехала милиция, тетенька, которая раньше была девочкой, увидела, что милиционеры сделаны из такого же шоколада, как и все остальные, и съела их.
И так эта тетенька ходила по городу и всех ела, и никто не мог ничего с ней поделать, пока люди не догадались пригласить иностранных милиционеров из-за границы. Иностранные милиционеры не показались тетеньке шоколадными и она ничего им не сделала. Тогда они схватили ее и связали.
Когда люди поняли, что тетенька связана, они собрались вокруг, стали решать, что им делать, и решили разрезать тетеньку на кусочки, чтобы освободить всех, кого она съела. Но другие люди, те, которых она уже съела и которые теперь были у нее внутри, услышали это и не согласились. Они стали отовсюду высовываться, держа перед собой специально заготовленные плакатики, и кричать, что не хотят обратно, потому что снаружи они были бедные и им было мало что кушать, а теперь они тут внутри и у них много еды, потому что они кушают тетеньку.
Так получилось, что тетеньку не разрезали, а только провели с ней серьезную беседу, запретив кушать новых людей, независимо от того, шоколадные они или нет.
2
Как только тетенька перестала кушать людей, она начала уменьшаться в размерах, потому что ее жильцы-то продолжали вовсю ее кушать, и скоро стала, как прежде, маленькой девочкой.
К счастью, одна старушка пожалела девочку и посоветовала ей, что можно сделать. Она сказала: «Бедная девочка, скоро они совсем тебя скушают. Знаешь что, тебе нужно пойти к боженьке и все ему рассказать. Боженька всегда жалеет маленьких девочек и маленьких мальчиков. А те, которые сидят у тебя внутри — их он не станет жалеть. Они ведь уже взрослые. Знаешь, сколько всяких разных грехов они успели наделать? Иди, пожалуйся боженьке.»
И тогда девочка нашла высокое дерево, по которому можно было добраться до самого неба, и стала взбираться наверх, а взобравшись, увидела небо и три больших кресла, на которых сидели трое боженек. Первый боженька был старенький, с круглой седой бородой и усами. Он сидел в самом левом кресле. Второй боженька был молодой и красивый и его кресло стояло посередине. А третий боженька оказался беленькой птичкой, похожей на голубя. Он занимал самое правое кресло, а точнее — его подлокотник. На сиденье были насыпаны разные мелкие зернышки и иногда боженька спрыгивал с подлокотника и начинал их клевать.
Девочка робко приблизилась к боженькам и замерла, не зная, к кому обратиться.
Боженьки заметили ее сами и тот боженька, который был самым старым, спросил, что она хочет. В ответ девочка объяснила, что внутри у нее сидят взрослые дяди и тети, которые ее кушают. И что они уже успели скушать так много, что она стала совсем маленькой, а скоро и вовсе исчезнет.
Тогда люди, которые сидели в девочке, снова высунулись наружу и объявили, что девочка все неправильно объясняет, потому что на самом деле сначала она съела их, решив, будто они шоколадные, а уж потом им не оставалось ничего другого, кроме как кормиться за ее счет; но, впрочем, они готовы вернуться в окружающий мир, если им гарантируют исполнение всех их требований, которых у них набрался длинный список до самого пола.
Боженькам очень не понравилось, что от них что-то требуют, так что никаких списков они смотреть не стали, а просто старший боженька щелкнул пальцами каким-то особенным образом и от этого все девочкины квартиранты вдруг очутились снаружи. Тогда они поняли свои заблуждения и попросили боженек простить их за резкие ответы и сомнительные требования.
Возможно, на этом бы все и закончилось, потому что средний боженька, тот, что был молодой и красивый, уже было собрался всех простить и отправить домой, как вдруг старший боженька вспомнил, что за людоедство надо кого-нибудь обязательно наказать. Сначала думали наказать девочку, так как с нее все и началось, но, поскольку она была маленькая и не слишком хорошо отличала доброе от злого, очень серьезного наказания ей не полагалось, а несерьезно наказывать за людоедство боженька не хотел. Тут из толпы спасенных выступили девочкины родители, которых она как-то незаметно для себя тоже умудрилась скушать, и предложили устроить ей порку. Молодому боженьке эта идея не понравилась, а боженька-птичка и вовсе заявил, что он не видит причин для каких-то особых действий, поскольку никто никого не наказывает за поедание омлетов, яичниц и разных блюд из птицы.
Тем временем некоторые взрослые стали покрикивать о том, что нет нужды жалеть девочку, которая съела своих папу и маму.
Молодой боженька сказал, как и предсказывала старушка, что если уж тут кого-то наказывать, то как раз взрослых, так как девочка оказалась жертвой обстоятельств, а вот они успели нагрешить вполне достаточно, чтобы их наказали.
Пока боженьки обсуждали эту идею, девочка осторожно огляделась, схватила маму, папу и еще нескольких дядей и тетей посимпатичнее, до которых она могла дотянуться, и засунула их за щеку, как карамельки. Потом она незаметно подобралась к краю неба, слезла по дереву вниз и пошла домой, а дома всех добросовестно выпустила.
С тех пор она вела себя как самая обычная девочка, только иногда по ночам открывала окно и лазила на небо кормить хлебными крошками боженьку-птичку. Родители об этом не знали, а остальные боженьки делали вид, что не обращают внимания. Она понимала, что боженька едва ли нуждается в крошках, но ведь это было самое замечательное занятие, которое только можно представить. Да и сам боженька был вовсе не против.
Так продолжалось, пока она не выросла и не вышла замуж. Что бы подумали случайные прохожие, если бы они увидели запыхавшуюся толстую тетю, лезущую на небо, зажав в зубах булочку? Вот она и не лазила.
Только иногда по ночам открывала окно, задирала голову вверх и смотрела — а что там делают боженьки?

Лены, Миши и Марины
Тапочки Меркурия
Женщины без заскоков считаются ненастоящими и до определённого времени ценятся как друзья. Вместо выпить в компании настоящих и небрежно рассуждать с подругами "какие мужики козлы",  друзья под именем Лена, с упоением воркуют у плиты и пересаливают борщ слезами под очередное "мыло". Одни близорукие, домашние, всегда честные, но невзрачные. Другие яркие, в дорогой обёртке, всегда знают кого и зачем хотят. Те Лены обязательно влюблены в рокового красавца. Гордого и мужественного брюнета с бицепсами. Эти Марины элегантно держат тонкую сигарету пальчиками с ногтями хищного цвета, алчно любят только себя и деньги, но деньги больше.

Друг Лена уже год плакала в подушку от своей нерешительности, а этот идиот даже не подозревал о своём счастье. Он вообще не знает, что брутален и не догадывается о своей гордой мускулатуре. Он нежный романтик, любит кошек, нарциссы, по ночам пишет стихи, а утром точно знает местонахождение обоих носков. Зовут Миша. С тёплой фамилией Печкин. Думает и говорит о другой, с ногтями и сигаретой, у которой все козлы. О пересоленном борще вспоминает только когда везде голодный и бежит к другу. Друг тает, начинает заикаться от счастья, кормит котлетами и делит с ним страшное горе - Марина опять его не любит - и впитывает в себя его скупые слёзы утирая брутальные сопли розовым фартуком.

Марина всегда была настоящей. С детства. Вся семья видела в ней принцессу, которая выросла в королеву. Ничего, что без короля в жизни и без царя в голове, зато с красивой попой и длинными ногами. Ездила с одинаковой скоростью на машине и на мужчинах. Радовалась жизни и перспективам. Ещё бы, с такой то фигурой. Такие данные не предполагают дружбу с плитой, а борщ и котлеты только по телевизору. Питалась вином, сигаретами и нектаром любви богатых поклонников. Какие тут стихи. Такую рифмой не прошибёшь, прозой не удивишь. У неё бельё за три тысячи евро, в пупке бриллиант, а в голове чужие миллионы.

Любовь вынудила Мишу сойти с ума и ограбить друга Лену на крупную сумму. Краденая выручка от продажи наследства недолго жила в кармане Миши. За это ему было позволено любоваться красивой попой вблизи. Квартиру Лениной бабушки, Марина съела сразу, в один присест. Миша очень удивился аппетитам и уже через неделю привык к формам. Через две недели лицо перестало быть прекрасным, а фигура безупречной. Через месяц, когда характер избранницы с лексиконом Эллочки Людоедки истерично заявил о своём существовании, Миша сбежал рассказывать другу Лене какой он мудак, каяться в грехах и всеми силами пытаться вернуть награбленное.

Сначала он хотел убиться насмерть прыгнув с Лениного балкона, но третий этаж не гарантировал нужного результата. Миша передумал и взялся искать большой нож, что бы умереть по самурайски, но попадались только маленькие или консервные. Когда умереть японской смертью тоже не удалось, он заплакал и стал звонить риэлтору. Продать своё жильё и занять всегда вакантное место бомжа ему не позволила Лена. Вытерла сопли, накормила и решительно показала свои способности. Соседи не привыкли к таким звукам, думали убивают невинных животных. В подъезд выйти не осмелились, стучали по батареям, вызвали скорую и милицию. Лена не ожидала о себя такого пылкого темперамента, но Мишу спасли.

Печкины девятый год вместе. На Мишину квартиру купили автомобиль, гараж и дачу. Уезжать никуда не собираются, у них дети, да и соседи уже привыкли.

Из ЖЖ Елены Михалковой  Утренник

Лето
В средней группе детского сада к сентябрьскому утреннику меня готовил дедушка. Темой праздника были звери и птицы: как они встречают осень и готовятся к зиме. Стихотворений, насколько мне помнится, нам не раздавали, а если и раздали, дедушка отверг предложения воспитательниц и сказал, что читать мы будем своё.

Этим своим он выбрал выдающееся, без дураков, произведение Николая Олейникова "Таракан".

( Collapse )

Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.

Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:

– Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждёт.

В "Театре" Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тётушка. У меня вместо тётушки был дед. Мы отработали всё: паузы, жесты, правильное дыхание.

– Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша.
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:

– Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, топорами
Вивисекторы сидят.

Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на "вивисекторах" лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.

– Вот палач к нему подходит, – пылко воскликнула я. – И ощупав ему грудь, он под рёбрами находит то, что следует проткнуть!

Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.

В этом месте накал драматизма достиг пика. Когда позже я читала в школе Лермонтова "На смерть поэта", оказалось, что весь полагающийся спектр эмоций, от гнева до горя, был мною пережит еще в пять лет.

– Всё в прошедшем, – обречённо вздохнула я, – боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.

Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребёнка?

– Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: "Папа, папа!"
Бедный сын!

Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.
Зал потрясённо молчал вместе со мной.

Но и это был ещё не конец.

– И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, – с мрачной ненавистью сказала я. – Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.

Кто-то из слабых духом детей зарыдал.

– Ты, подлец, носящий брюки! – выкрикнула я в лицо чьему-то папе. – Знай, что мертвый таракан – это мученик науки! А не просто таракан.

Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.

– Сторож грубою рукою
Из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадёт.

Пауза. Пауза. Пауза. За окном ещё желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но всё было кончено.

– На затоптанной дорожке, – скорбно сказала я, – возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.

Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:

– Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

Тишина. Кто-то всхлипнул – возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.

На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, похлопали по щекам потерявших сознание, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.

– Почему? – гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже "Майн Кампф", хуже бы не стало. – Почему ты выучил с ребёнком именно это стихотворение?

– Потому что "Жука-антисемита" в одно лицо декламировать неудобно, – с искренним сожалением сказал дедушка.